Рейтинг публикаций

Два краснолицых мужика тащат через площадь гигантскую двадцатиметровую сосну, с кряхтением, сопением и матерными облачками пара около открывающихся и закрывающихся ртов. Сосну предполагается использовать в качестве новогодней елки дома у одного из этих мужиков, обвешивать ее игрушками и "дождиком", водить пьяные хороводы.
Пытаются втиснуть сосну в кстати подошедший трамвай. Орут, ругаются, вышвыривают из вагона визжащих пассажиров. Сосна не проходит, упирается в стены, крушит стекла. Умаялись, бросили. Трамвай дальше не пойдет, просьба освободить. Сосна валяется у остановки огромной рухнувшей колонной. Мужики, свирепо-растерянные, курят, плюются, не знают, что делать и как дальше жить.

и уже не считаю себя кем-то.

Каждый из нас был хоть и близкий, но неизменно другой для другого человек. Вот почему нас, наверно, так тянуло трогать, ощупывать всё то другое, что есть у соседа. В определённых пределах, конечно.

Итак, за столиком, напротив подъездов обшарпанных трехэтажных домов, собралось с десяток мужиков всех возрастов. Кто-то из них воевал, кто-то сидел, кто-то, как мой отец, родился во время войны. Наигравшись, мужики побросали карты, распили две первые бутылки портвейна и стали вести разговоры «за жизнь». Я слушал и запоминал.

Большая женщина шла каменной поступью на пружинящих когтистых лапах тираннозавра, на лишённых щиколоток ножищах-колоннах, как у гаргамелл Пикассо и Леже; то была гигантша Бодлера, вобравшая в себя всю «чудовищность мощных пород»; стены расступались перед ней, а преграды рушились, и всё малое, встречаясь с ней, узнавало свою истинную цену.

Сейчас я просыпаюсь и уже знаю, что будет дальше. Я открою глаза, и реальность чужого, прижитого другим человеком коммунального пространства, – наверное, ослепит меня, я болезненно соглашусь с его существованием. Но чувство новизны от незнакомых предметов, расположения вещей, всего непривычного внесет в мое сознание удивление...

Николай Степанович стоит у окна и смотрит в окно. В окно виден дом, кусок другого дома, кусок улицы.

Мария исчезла, но не окончательно...

Так шла девушка летней ночью, по тихому городу, помахивая корзиной с клубникой - ничего, не вывалится, в электричке она хорошо за нее принялась. Хотя, если размахнуться посильнее, ягоды полетят вверх, как искорки от фейерверка, да на нее и проспятся, и станет она вся в красных пятнах, некрасивая.

И вы говорите, что вы трезвый…

Сидора Валерьевна не была злой, но так воспитали, пришлось соответствовать. Она ведь одна осталась у мамы – из троих детей.