Рейтинг публикаций

Мне двадцать лет. Я завязь – всех виноградных лоз, \ всех сот янтарных, всех древесных токов, \ всех слов, всех языков \ языческих, всего молчания, иного словаря, иных созвучий, тягучих \ обертонов незримых сфер, аккордов яростных – вскипающих – \ в крови земли, в небесном чреве, в океанском лоне – \ мятущихся, освобожденных… \ Мне двадцать лет. Распахнуто окно.

- Потому, дура цыганская, что ни у кого нет, что он любит. Ни у кого! В мире!
- А что тогда есть?
- Течение, дура, жизни.

Моя любовь легка и безглагольна, \ как летний одуванчик золотой. \ Не потревожит звоном колокольным, \ не оскорбит невольной прямотой. \\ Но коль к тебе когда-нибудь, мой мальчик, \ на помеле глагола прилечу – \ задуй меня, как этот одуванчик, \ как трепетно горящую свечу.

Упрячьте розы. Ни к чему дары. \ Довольно виноградника печали. \ И посещает место погребенья \ Таящий недовольство леопард.

...мы отдаляемся от Христа всё дальше и дальше; мы живём сейчас так, будто смерти нет, словно вечно будет длиться этот сверкающий хоровод соблазнов, кружение суеты, и многое, многое….Мы живём, как подлинные материалисты. Но русская поэзия, посвящённая Христу, и событиям, разыгравшимся более двух тысяч лет назад, и не было каких важнее в истории – призывают к иному…

Войны никакими категориями и нормами права не описываются и уж тем более не регулируются. Справедливость тут самое большее – мера неизбежного зла, а она всегда задается ситуацией, балансом сил, да временным уговором. По-другому – сделкой, потому что единственное, что по силе равно войне, это выгода.

Когда за спиной не весит ответственность за судьбы близких людей, когда нет обязанностей, кроме служебных, ты всецело отдаёшься делу, которому посвятил свою жизнь. Ты не торопишься домой после 18 часов, а когда и оказываешься в комнате, где нет лишних вещей, то занимаешься либо умственным усовершенствованием, либо физическим – в спортзале. Никто не требует твоего внимания...

Когда дни Лескова были уже сочтены – 12 февраля 1895 года – в Прощеное воскресенье – к его дому пришёл, не решаясь переступить порог, «злейший его враг и ревностный гонитель, государственный контролёр в министерском ранге» Тертий («Терций») Иванович Филиппов, упорно и много вредивший писателю.

С этого балкона и возникла проблема. На решётке балкона у них висели два ящика с цветами – тут так принято, в порядочных домах висят цветы на балконе. У поляков не было цветов, а у немцев должны висеть.

Крепче прижмись, так теплее! Мы все на ветру. \ К слабым ключицам, лопаткам моим тёплым, женским. \ Русские мы – это значит, к весне и к добру. \ Мы не хотим, повторились Хатынь чтоб, Освенцим… \ Русские мы, это значит, татарин, еврей \ значит, мордвин и башкир. И нас множество много! \ Значит, полей мы одних и одних журавлей. \ Русский – идея! \ И воин! \ И в небо дорога! \ Русский – мечта. Русский – больше, надёжней, чем крепь, \ значит, атлант. Мы на Припяти, мы на Каяле. \ Я так хотела молиться, взывать, плакать, петь. \ Звуки любовью мне горло до песни сжимали.

Расположен наш архив в старинном здании, когда-то это было важное ведомство, ещё до революции. Можно сказать, дворец с шикарными лестницами, колоннами, лепниной на высоких потолках, со статуями на фасаде, а у входа в архив на лестнице стоят каменные львы с шарами. Я до сих пор, поднимаясь к дверям архива, чувствую гордость в душе, что работаю в таком заведении.