Литературная критика

Говорят, что существует красота человеческих страданий, что весьма сомнительно, так как это скорее красота воспоминаний о человеческих страданиях, то есть, попросту любование со стороны, своего рода садизм, оправдываемый, или, наоборот, усугубляемый, так называемым состраданием. То же, и красота смерти. Она, разумеется, не в пику уродства жизни, а во славу этого уродства, но парадокс в том, что чем красивее смерть, чем больше в ней "красоты", тем меньше уродства жизни, и самой жизни.

Сразу ясно, где поэзия, а где фуфло. Во втором случае поэзия, а в первом фуфло.

Это ведь почти математическая задача, и нужно обозначить Х, тип героя. Затем поместить Х в соответствующий контекст, и как бы вычислить его с помощью идеи-сюжета.

Пьер Гийота: <Я знаю, что меня причисляют к <проклятым поэтам>, ставят рядом с Бодлером, а это то, о чем уже более ста лет мечтает практически каждый французский писатель. Все прочие сравнения оставляют меня равнодушным:>

Употребляя слово <история> Пирогов уподобляется персонажу Булгакова, который сказал, что, да, мол, сегодня на Патриарших случится забавная история.

...Сугубый профессионализм убивает азарт, без азарта невозможно откровение, без откровения невозможно познание: <Сначала я понял, что эта теорема верна, а потом стал думать, как ее доказать>. Для вывода системы из кризиса необходим дилетант.

...Вполне естественно сравнение этого сборника новелл с джазовым альбомом, где каждая новелла - определенная музыкальная тема, особое настроение; при этом альбом звучит спокойно и неизбывно меланхолично. Иррациональный японский джаз.

...Я думаю, что может быть резкое сокращение журналов, но кто-то выживет всё равно...

... Гийота, на мой взгляд - фигура символическая, так как именно в его творчестве, пожалуй, наиболее явственно и органично нашли свое выражение некоторые основные тенденции в искусстве двадцатого века...

Дмитрий Бавильский так хорошо ассказало себе как о критике в представлении авторов "Топоса", что добавить мне вовсе нечего. Национальность его неизвестна - ибо Челябинск, а там сам черт ногу сломит: мордва, татарва, ханты, манси: Словом, сибиряк с медвежьим здоровьем.

(...) Одна кухарка уже создала понятную каждой кухарке книгу - "Унесенные ветром"! О каком совершенстве еще можно мечтать!

(...) человек может быть понят, да просто замечен, только в момент падения, или подъема. На самом деле, как видим, движение есть совершенно необходимое условие и падения, и подъема. И у Толстого этот подъем, это движение в сторону от черной дыры происходит, потому что его герои понимают: падение не может быть бесконечным. В этом и есть, на мой взгляд, главное, и очень ведущее в сторону <реализма>, отличие на самом деле Толстого от на самом деле Достоевского, герои которого могут падать в пропасть до бесконечности. У Толстого смерть сильнее! Он чувствует ее острей, а Достоевский привык, притерся. Его расстреливали, в конце концов, уже. Его на каторге убивали. И он столько раз умирал за рулеточным столом!