Рейтинг публикаций

Моря не было. Оно пропало. Была безбрежная чёрная яма. А свет слоился, как туман. Свет медленно двигался и сиял над этой ямой. Месяц Ясный висел прямо над этим светом, капитанский китель на нём болтался, как на вешалке; исхудалой рукой он томно двигал слои света то туда, то сюда; и от этого множество оттенков лунности вспыхивали в обманутом воздухе и гасли, вспыхивали и гасли.
- Ваше Сиятельство! Вы неправильно сияете! – прошептала девочка...

...И не знаешь, чего больше, жалости или восхищения… Они собирались в кафе и кинотеатре, которые создали сами, учили друг друга в школе, ходили в церковь, которую построили и в которую приехал самый лучший в мире священник… Какие у них были глаза, скрывал ли их взгляд, потухший или светящийся, все те мириады ощущений, которые наслаивались, нанизывались с каждым днем…

Жизнь – изобретательный сценарист. Если бы десять лет назад кто-нибудь сказал Павлу, что он будет сидеть по левую руку от своего мучителя на поминках собственного отца и принимать соболезнования, он, скорее всего, не поверил бы.

...автобус встал на светофоре. Я головой о стекло заднее ударился. И вот увидел сквозь него на асфальте в одной из трещин ещё трещинки, и они все сцеплены в слова: «Улица БОЖЕ УПАСИ». И усилие сквозь грязное стекло прочитать обострило до невозможности зрение: в этих буквах ещё увидел трещинки, из них опять: «Улица БОЖЕ УПАСИ», а в них ещё мельче: «Улица БОЖЕ УПАСИ»...

Теплица была длинная и напоминала корабль. Генка понял это, когда услышал, как она хлопает. Ветер надувал её, а потом она будто резко выдыхала, и полиэтилен громко хлопал, иногда часто, иногда с большими паузами. Это было здорово, и ему сразу стало ясно, что так же хлопают паруса.

В предвкушении рождественских каникул университет успел преобразиться. Посреди холла появилась большая зеленая елка, украшенная разноцветными огоньками и серпантином, — хитрый преподавательский трюк с намеком на то, что для каждого студента в зимнюю сессию был подготовлен сюрприз. Кому-то приятный, а кому-то, может, и не очень.

Они пошли по дорогам истории, разглядывая памятники, замершие словно актеры на сцене. Заходили во дворы архитектуры, развернувшиеся в пространстве, как декорация театра. Отдыхали в саду библиотеки, вкушая плоды с ее деревьев. Разглядывали картины на стенах галереи, рассуждая о характерах их персонажей. Они бродили, как бродит осень, желтыми листьями, шатаясь любовью, качаясь Венецией, и заблудившись на улице чувств – сверялись по карте разума, напоминающей узоры мрамора. Вечером сидели в кафе, обсуждая свои планы на завтра. Электрочастицы бежали по проводам к лампочкам, продлевая их мысли, упирающиеся в стену. Наступающая ночь была для них миром звезд.

А если пойти по первой тропе, то храм божий не минуешь. И там можно прислониться к оградке, закрыть глаза и взмолиться всем прогнившим нутром: «Господи, ты есть, я знаю. Помоги мне в малом, прошу тебя. Помоги лекарством. Отплатить мне нечем. Ты знаешь. Да и не надо тебе ничего. У тебя все есть. Святые большие и малые, великие, преподобные, юродивые и мученики, святители и равноапостольные. А ты меня, малого, не забудь. Помоги». И верите? Помогает. Не всегда, но помогает. Иногда от жалости слеза блеснет. Всех мне жалко.

Подопытных собак из вивария мы, все же, конечно, жалели. Конечно, жалели… И даже, страшно подумать, порой больше жалели, чем друг друга... Чем близких, домашних, родственников… По их-то адресу не посострадешь так безответственно: "Слышите?.. Соба-ки..."

Ёлка мерцает разными огнями. Пламя свечей ложится набок. Тени ложатся на стены и потолок. Всё вокруг живое, я живой. Мне это нравится. Я смотрю на родителей за столом, на бабушек и дедушек – в компьютерах...

… не раз и много думал о сомнительной высоконравственности работы нашего заведения, но так же рассуждал: не мы это выдумали и насильно никого сюда не тащим… Да и какой сейчас труд, какой способ заработка честный?.. Даже если ты занимаешься чем-нибудь в высшей степени (Прости, Господи!) высоконравственным, ты тем самым отнимаешь рабочее место у другого (Прости, Господи!) мыслящего растения…

Мэр был такой разнообразный: и рыбный, и львиный, и насекомохвостый, словно он собрал в себя всех существ мира, и – да… он был – чрезмерный! И, только лишь, в нём не было ни капельки от одного обитателя земли – человека. Но человек впрыгнул в его янтарные глаза. Сам? В смысле – сам впрыгнул? А не в том смысле, что мэра зовут Самом.
– Ясненько… – пробормотала Оля, хотя всё ещё больше запуталось.
– Хме! Хме! Хме! – снова рассмеялся Сам и неожиданно спросил по-доброму: –Кушать хочешь?
И тут же выкрикнул слово «суп!», и все сошли с ума.