Рейтинг публикаций

... появление этих двух книг в рамках одного проекта предоставляет возможность в очередной раз поговорить об особенностях взрослой и детской литературы, определить возможности сказочных сюжетов и их современного прочтения...

...в отличие от советского времени, «неясные» тексты больше не будут магистральным направлением литературы; вместо них центральное место займет классицизм.

Ответить на статью Дмитрия Колчигина я решила по двум причинам.

Сибирская земля настолько огромна, что на ней не видно было ничего такого политического — один только снег и поэты.

Кроме просто «лица», здесь все важные составляющие части «физиономии», с которой не воду пить, но определять, куда и в какую разведку можно пойти с тем или иным носителем густых бровей, поджатых губ и сексуальной улыбки, и не окажется ли он обыкновенным рептилоидом. Или зависящим (не обязательно от превратностей судьбы) индивидом, что проще.

Разумеется, слезы манипулятора тоже бывают искренними. Но даже из самых искренних своих слез манипулятор обязательно извлекает выгоду – ровно в тот самый момент, как из его глаз показалась первая горестная слезинка. Такова его природа.

Где список нехороших слов, подвергаемых звездочкованию? И являются ли нехорошими по мнению редакции слова: "ХХХ", "ХХХ", "Х-ХХХ", "ХХХ-Х-ХХХ", "ХХХ ХХХ" и "ХХХ ХХХ ХХХ" (пишу на всякий случай звёздочками - вдруг и правда нехорошие)?

...постмодернизм немыслим без массовой культуры, то есть без культуры, обращённой к массам, и понятен только на её фоне.

...рок-н-ролл в описаниях Патти Смит подменяет религию.

Зачарованное место значимо для нас, поскольку зафиксировано и маркировано острой непроговариваемой эмоцией

...то, что мучительно и благоговейно не понимаешь, остается только пережить, осмысленно прожить, сделать своим опытом; это касается не только поэзии, но и многого в жизни; это касается самой жизни, если она для нас – таинство. Я пережил первую встречу с Мандельштамом, как переживают эпифанию – ошеломленно.

Теrra incognita - это ...рассказ о бесплодной земле отчуждения, которая царила и одновременно не царила после Первой мировой войны, это абсолютное предчувствие гибели, и ее неоднозначность, невозможность. Нет в тексте прямого осуждения человека, есть только абсолютное удивление тому, что человек может жить-жить, и вдруг умереть, убить, при этом снова вернуться в тот единственный мир вечности, о котором помнил с детства, и которого всю жизнь так отчаянно, как ребенок, боялся.