Проза

Но в то же время Бахтин признавал авторитет школы и комсомола. Вместе с бурлящим разрушительным началом его нутро содержало и активную созидательную потенцию. Например, он по просьбе старшей пионервожатой за несколько секунд мог угомонить линейку октябрят.

Не обращая ни на кого внимания, играют две девушки. Одна в накидке и джинсах. Другая - в красном платье. Брюнетка и шатенка. Обе худые. Шатенка курит, брюнетка нет. <Твой ход>, - говорит шатенка. Брюнетка отпивает вина из бордового бокала. Прицеливается и ударяет. Попадает в сукно кием. Полупьяно смеется.

И всё же не верилось, что эти места совсем необитаемы. Возле одного из деревянных сараев, мимо которых мы проходили, стояло медное корыто - очевидно для сбора дождевой воды, а рядом - деревянная лохань с овощными объедками, предназначавшимися, скорее всего, для свиней или другого домашнего скота. Где-то рядом в подтверждение моих мыслей даже раздалось приглушённое хрюканье. Прямо перед нами торопливо пробежала какая-то запоздавшая на ночлег курица.

Самое же поразительное было то, что у них не было вождя. И когда португальский первопроходец Тур Испаньола пытался найти главного среди энейцев, они долго недоумевали, озираясь по сторонам, а потом, посовещавшись, решили назначить самого Тура Испаньолу вождём, из-за глубокого уважения к белому человеку.

Так шла девушка летней ночью, по тихому городу, помахивая корзиной с клубникой - ничего, не вывалится, в электричке она хорошо за нее принялась. Хотя, если размахнуться посильнее, ягоды полетят вверх, как искорки от фейерверка, да на нее и проспятся, и станет она вся в красных пятнах, некрасивая.

Немцы наступали от деревни к деревне. Разумеется, евреев сразу же увозили на расстрел. Укрывать их было очень опасно, но некоторые русские и украинские семьи всё же брали на себя риск - выдавали еврейских детей за своих собственных и тем спасали от верной смерти. Но случалось и по-другому.

По иронии судьбы, а может от тесноты маленького города, Маша жила на бульваре Постышева, то есть точно там, где было логово Милашки – любовницы моего отца. Но училась Маша в центре, в 65-ой школе, куда мне было добираться три квартала.

Выстроившись двумя неровными рядами, заунывно, вразнобой завывая, стояли с отрешенным видом пациенты, заинтересовано оглядывая стены и потолок. Выступив вперед, преданно глядя на Ивана Михайловича, с листком в руках стоял Семенов, отчаянно пытавшийся попасть в ритм мелодии.

Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что приземистый сарайчик, в котором по уверениям Вики, торговали продовольствием, не только закрыт, но и намертво заколочен досками. Зато соседний павильон, пошире и посолиднее, предлагавший, судя по вывеске, <галантерейные товары>, был неожиданно открыт для посетителей. У входа стояла телега с полусонной лошадью, очевидно ожидавшей своего хозяина.

Пока она говорила, Кормлев смотрел на нее внимательно, немного удивленно и грустно. Она, казалось, не замечает этого взгляда и говорит более для себя или, может быть, для кого-то, кого здесь не было. Потом они помолчали немного, глядя в окно. Казалось, что-то образовалось в пространстве между ними, сгустилось, потянулось за окно, к одиноко раскачивающемуся листу, сложилось в треугольник, невидимый, но явно ощущаемый той частью души, где пряталось одиночество

Напротив сидел человек с нехорошей улыбкой и шустрыми глазами. Девушка на тонких ногах, глядя на Ерофеича, начала смущаться, прикрываясь газетой, и строить ему из-под газеты глазки. Подавляюще-крупный мужчина гулко ударял ладонью о поручни и пристально вглядывался в лица пассажиров