Онтологические прогулки

Естественно, следуя законам нашего почти самого свободного из жанров (эссеистического), сносок, всех фамилий, всех фактов не предвидится, но мы надеемся, что вместо утраченного таким образом академизма возникнет новый интеллектуальный импульс, ведь работа наша - не более чем приглашение к (казням) дальнейшим исследованиям. Для сопутствующего нашим размышлениям лакмусового рефрена, мы избрали околобахтинскую, чуть риторическую, концепцию ответственности, опираясь, таким образом, на раннюю и не всегда популярную ныне работу Бахтина "Искусство и ответственность" (1919г.). (...) Еще раз оговоримся - письмо наше весьма ажурно и стремится к выявлению общих тенденций, а не к традиционно академическому осве(я)щению фактов. В силу подобных установок мы особо подчеркиваем в данном случае принципиально неприемлемую и несвойственную нам концептуально провокационность, которая при известном желании может быть усмотрена. (С постмодернистами жить...)

...В речи всегда звучит не только больше, чем говорящий должен сказать (очевидная информационная избыточность языка), и не только больше, чем он хочет сказать, но и больше, чем слушатель способен четко и осознанно уловить, больше, чем он способен спросить: "а мы все ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса" (В. Высоцкий).

...История как две сферы властвующего, противоборствуя, валят друг друга понтами, забыв о человеке; строгая матушка-природа к началу ХХ века мутирует в нечто такое, чему (по словам Гвардини) и слово какое-то трудно подобрать и что постигать следует лишь математически. И человеку в голову приходит шальная мысль, что он и есть хозяин и владелец всего сущего, т.к. властвующее куда-то исчезло, а может быть и не было его вовсе...

...Тоска как символ избранничества и богопознания как раз и была поднята на знамена национального достояния лучшими интеллектами России; вероятно, им пришлось работать уже со сложившимся психофизическим пластом русской реальности, в котором они и сами пребывали зачастую по самое горло. Тоска наша - не сплин. Ее апология (конечно, невольная) в русской литературе дошла до редкостных метафизических высот, чем и снискала нашим классикам беспрецедентную мировую славу. Ненависть объединяет, любовь обособляет, а тоска - выносит за скобки суеты сует.

...Если философия хоть в какой-то степени мудрость, то для нее значимой оказывается мысль Конфуция о мудрости как о способности жить в согласии со всеми. Жить в согласии со всеми удается страннику, который не претендует ни на что наше, не озабочен распределением социальных ролей и ценностей. Речь странницы-философии - это странная речь проходящего мимо, не привязанная к обыденному, к эмпирическому опыту, естественным установкам.

Нет, речь идет не о бумажных, интеллектуальных войнах (впрочем, и о них тоже), а о вполне натуральных, с большим количеством человеческих жертв. Самая знаменитая из таких войн -нашествие Европы на Русь в 1812 году. Зачем Европа, возглавляемая наполеоновской Францией дошла до Москвы, разграбила ее и сожгла подобно степным варварам? Все имеющиеся рациональные объяснения маловразумительны, потому что пружина этой войны - неразрешимые философские противоречия.

Рассматривая кровавые взаимоотношения поедателей и поедаемых на заре человеческой истории, автор делает вывод, что человека создал не труд, а смертельный страх перед ближним своим. Поверить в это, честно говоря, трудно, как трудно с помощью одной лишь теории насилия объяснить происхождение государства: если определенный уровень развития общества не достигнут, то насилие хоть день и ночь применяй - государство от этого не образуется.

Изучая биографию философа, можно прийти к выводу, что тот обладал глубоким личным интересом к религии, однако любые попытки  определить, в какой степени его идеи применимы к данной области, должны учитывать всю специфику его отношения к религиозному феномену, не останавливаясь на рассмотрении лишь редких фрагментов его трудов, так или иначе касающихся этой темы. Это тем более справедливо, что замечания Витгенштейна по вопросам этики и религии, разбросанные по его работам,  отчетливо соответствуют  общей линии его философствования и непосредственно вытекают из нее, что более чем оправдывает интерес к <теологической> стороне его наследия.

Я не хочу преумалить роль науки, искусства или религии и за их счет возвеличить философию. Но в жизни человека каждая из этих форм познания играет свою и очень значительную роль. Все они четверо находятся в непрерывном экзистенциальном диалоге друг с другом, обеспечивая жизнь человека как духовного, культурного и телесного существа. Философия же в этом ряду занимается основаниями культуры. Её исчезновение означает остановку в развитии и затем и гибель культуры, а следовательно, и человека на Земле. Человек без культуры, без тела или без духа - не человек, а либо животное, либо ангел, святой волк или святая корова.

"Искусство - суровый бич: оно разрушает семьи, оно ломает жизни и душу", - заметил Хлебников в одном рассказе. Конечно, ведь "гений встречает смерть лицом к лицу:" (Бланшо). Отсюда и появляется метафизический страх, страх перед собственным талантом, страх перед собственным даром. "Над самой пропастью письменного стола / (Где страшно заглянуть):" . Хлебников, который не боялся ни пули, ни ножа, страшится заглянуть за край стола. Почему?

А кто ж все есть-то заставляет, дорогой Виктор Ерофеев. Хозяйкино дело угостить, а ты не хочешь - не ешь, не хочешь больше - не пей; силой никто тебе в рот запихивать и наливать не будет. Не хочешь - и вообще не пей. Нальет хозяйка рюмку водки, а ты, пристально глядя ей в глаза, глухим голосом внушительно так и интеллигентно: "По жизни не пью"! И все. И отстанут...